Журналистика второй половины 18 века.

Путь, который

был проделан русским «европейским» просвещением за первую половину столетия,

поражает. В начале века – невнятица и мешанина в языке, робкие попытки то

издать газету, то написать пьесу…

Ко второй

половине века литература перестает быть ученической, становится вполне

«настоящей». А настоящая литература начинается с читателей. Их было вначале не

так уж много, но их качество улучшалось, можно сказать, на глазах. Лектор ПСТГУ

Т.Л. Воронин замечает (справедливо), что большую роль тут сыграла сама

Екатерина II, имевшая

вполне европейскую привычку к постоянному чтению. Кроме того, что она сама

читала помногу и всерьез, императрица к тому же писала и печаталась (а не

читать императрицу, вероятно, было исключительно немодно) в журнале «Всякая

всячина» (издавался с 1769 г.).

Вполне всерьез приняв идею просвещенной монархии (и просвещенного монарха),

Екатерина писала литературу «воспитательную». Для любимого внука (будущего

Александра I) она

сочинила свою самую знаменитую аллегорически-нравоучительную «Сказку о царевиче

Хлоре». Царевичу дали задание: найти розу без шипов, а мудрая царевна

«Киргиз-кайсацкия орды» Фелица (счастливица) ему в этом невозможном деле

помогла, объяснив, что роза без шипов – это добродетель.

Для всей

прочей публики сочинялись сатирические пьесы, достаточно злободневные и меткие.

«Шаман Сибирский» был прозрачной сатирой на увлечение масонством (о нем еще

расскажем). Шамана звали говорящим именем Абманлай, и он варил чудодейственную

мазь из солнечных лучей. Довольно часто в комедиях высмеивалась пустопорожняя

болтовня и сплетни светских дам – в сочетании с их непролазным ханжеством

(ханжество – показное и сугубо внешнее благочестие – немке Екатерине было

особенно противно). На эту тему написаны комедии «О время» и «Именины госпожи

Ворчалкиной). Действующие лица: Ханжахина, Чудихина, Вестникова.

Журналов, в

которых принимала участие Екатерина, было несколько. Кроме «Всякой всячины»

можно назвать «Собеседник любителей Российского слова» – серьезный журнал,

который в 80-е годы издавала подруга императрицы княгиня Дашкова (президент

Академии Наук, между прочим), журнал «Были и небылицы». Издателям «своих»

журналов Екатерина советовала исправлять пороки «в улыбательном духе». А хорошо

она язык освоила и прочувствовала, однако…

Журналы

быстро вошли в моду, и не все они держались «улыбательного духа». Самым резким

журналистом-сатириком был во многих отношениях замечательный человек Николай

Иванович НовикОв (1744 – 1814), дворянин из семьи среднего достатка. Отец

пытался дать ему хорошее образование, однако Новиков не смог одолеет

университетской науки и был уволен из МГУ («за леность и нехождение в классы» -

то есть прогулы, говоря по-нашему). Позже Новиков сам себя называл «идиотом»,

совершенно неспособным к регулярной науке, особливо философии, и языкам. Что-то

в его складе было чересчур практично, слишком склонно к простому здравому

смыслу, вероятно. Оставив университет, Новиков отправился служить в гвардейский

полк, оттуда перебрался в созданную Екатериной комиссию по составлению Уложения

(то есть нового, гуманного и справедливого закона), где и трудился по мере

возможностей до роспуска комиссии в 1769г. Этот роспуск показал ему, что

никаких новых законов, скорее всего, не будет, а желание императрицы исправлять

нравы так и останется словами на бумаге. Новиков же исправлять нравы все еще

рвался и попытался издавать сатирические журналы: «Трутень» (1769 – 70),

«Живописец» (1772 – 73), «Кошелек» (1774). Среди всего, что там Новиков

напечатал, особой резкостью отличались «Письма к Фалалею» (молодому дворянскому

сынку, живущему в столице, от его папаши, оставшегося в деревне, в свое

усадьбе). Можно прочитать несколько примеров этой сатиры.

«Объявление. Молодого российского

поросенка, который ездил по чужим землям для просвещения своего разума и

возвратился уже совершенной свиньей, желающие смотреть, могут его увидеть

безденежно (=бесплатно) по многим

улицам города».

«Отец Фалалею. Сказывают, что дворянам

дана вольность! Но на самом деле ничего не можно своей волей сделать, – нельзя

у соседа и земли отнять»

«С мужиков ты

хоть кожу дери, так немного прибыли. Я, кажется, и не плошаю, да что изволишь

сделать! Секу их нещадно, а все прибыли нет; год от году все больше мужики

нищают».

«Что за

живописец такой у вас появился? Какой-нибудь немец, а православный этого не

написал бы. Говорит, что помещики мучат крестьян и называет тиранами, а того,

проклятый, не знает, что в старину тираны были некрещены и мучили святых;

посмотри сам в Четьи-Минеи; а наши мужики ведь не святые? Как же нам быть

тиранами?» (обыгрывается связь слов «крестьянин» и «христианин»).

Такая (совсем

не «улыбательная») сатира Екатерине не понравилась, и все журналы Новикова были

закрыты. Он оказался на распутье и вскорости (в 1775г.)  как-то плавно примкнул к московским масонам-

розенкрейцерам.

Как пишут

историки, все «общество» (образованное, дворянское) в 70-е годы 18 века было

пронизано сетью масонских лож. Но даже церковные историки об этих первых

русских масонах говорят уважительно и с похвалой (хотя, конечно, хвалят с

оговорками). Знаменитый же В.О. Ключевский писал о них просто с восторгом.

Прежде чем

говорить почему, можно сразу объяснить нашу оговорку: «те, первые масоны». Дело

в том, что в начале 19 века эти ложи самораспустились, признав, что им нечего

добавить к учению и практике Православной Церкви, к которой они постепенно

пришли и которую открыли для себя заново. И у нас не было в стране «легальных»

масонов вплоть до начала 20-го века.

Можно

объяснить и вторую оговорку (у церковных историков или у того же Т.Л.

Воронина): масоны – организация тайная; посвященные клялись не разглашать

секретов, и значит, все, что масоны о себе рассказывают, может оказаться

полуправдой (а то и совсем неправдой). Воронин разделяет масонов на «мистиков»

(скорее полезных, чем вредных) и тех, кто ставил своею конечной целью

преобразование общества на основании равенства всех сословий, соединения всех

стран, изглаживания национальных особенностей и отказа от старинных

«религиозных предрассудков». Такие масоны одобрения не вызывали ни у

правительств, ни у Церкви (и православных историков), однако явно, судя по

всему, в своих трудах изрядно преуспели.

Теперь о

восторгах. У них есть две причины. Первая: масоны оказались неожиданно

эффективными противниками вольтерьянства, развращения юных умов безверием.

Вольтер говорил о Церкви (католической – той, с которой имел дело): «Задавите

гадину!» Вольтер в своем Фернее построил храм и на фронтоне велел написать:

«Богу построил Вольтер». В какого Бога он верил – вопрос сложный. Когда к

умиравшему Вольтеру пришел священник и стал осторожно допытываться: «Сын мой,

признаёте ли вы божественность Иисуса Христа?» – лицо умиравшего исказилось, он

воскликнул: «дайте мне умереть спокойно», а потом произнес свои последние слова:

«Ради Бога никогда не говорите мне об этом человеке» (краткое изложение по

ЖЗЛ).

Влияние

Вольтера и на Европу, и на русскую образованную верхушку было огромно. «Легкое,

насмешливое и фривольное, кощунственное и скептическое отношение к религии,

церкви и христианству, к важнейшим вопросам человеческого бытия, изложенное во

всевозможных доступных формах словесных произведений, оно жадно усвоялось всею

массою читающего европейского мира» (Сиповский В.В. «Русское вольтерьянство»,

«Голос минувшего». СПб., 1914, №1. С.130). Вольтером зачитывалась и сама

Екатерина, и весь двор. Фонвизин вспоминал слышанную им беседу двух гвардейских

унтер-офицеров.

– Нечего

пустяки молоть, Бога нет, – говорил один.

– Да кто тебе

сказывал, что Бога нет? – парировал другой.

– Петр

Петрович Чернышев вчера на гостином дворе.

А надо

сказать, что Чернышев был обер-прокурором Синода.

Церкви трудно

было противостоять этому безбожному влиянию (при таком начальстве): дворяне

относили свою детскую веру к «предрассудкам», духовенство считали

невежественным и корыстным сословием. А масоны – другое дело, тем более что они

тоже прибыли к нам с Запада.

Протоиерей

Георгий Флоровский в своих «Путях русского богословия» (гл.IV, п.6) писал об этом постепенном

одичании русского образованного дворянства:

«Первое

петровское поколение было воспитано на началах служилого утилитаризма… И новые

люди привыкают и приучаются все свое существование осмысливать в одних только

категориях государственной пользы и общего блага. «Табель о рангах» заменяет и

символ веры, и самое мировоззрение…

В

строительной сутолоке петровского времени некогда было одуматься и опомниться.

Душа теряется, растрачивается. Растеривается в этом горячечном прибое внешних

впечатлений и переживаний. Когда стало свободнее, душа уже была растрачена и

опустошена. Нравственная восприимчивость притупилась. Религиозная потребность

была заглушена и заглохла. Уже в следующем поколении начинают с тревогой

говорить о «повреждении нравов в России». Тот же о. Георгий Флоровский говорит

про русское масонство, что это было «пробуждение от тяжкого духовного обморока»,

«психологическая аскеза и собирание души» (или, как выражались сами масоны,

«тесание дикого камня сердца человеческого» – они ведь «вольные каменщики»).

Наши

масоны-мистики (розенкрейцеры, мартинисты) развернули свою деятельность в

Москве, вокруг Московского университета, точнее – вокруг профессора Ивана

Шварца, приехавшего в Россию из Трансильвании (кто ее прославил? – правильно,

граф Влад Дракула). Сначала он был домашним учителем в доме князя Гагарина,

основательно выучил русский язык и стал профессором МГУ, где преподавал

немецкий язык и множество других гуманитарных дисциплин (Т.Л.Воронин). Он

серьезно и просто объяснял студентам, что вольтерьянское остроумное

вольнодумство поверхностно и не может дать ответа на множества глубоких

вопросов, которые зреют во всякой человеческой душе. И его слушали.

В 1775 году с

этим человеком знакомится оказавшийся не у дел Новиков, и вскоре образуется

Дружеское ученое общество, сыгравшее колоссальную роль в русском просвещении (и

оно-то и вызывает у историков восторженное изумление). При университете была

типография, имевшая возможность печатать гораздо больше полезных изданий, чем

там издавалось до тех пор, пока руководство ею не поручили Новикову (Дружеское

общество называли еще «типографская компания»). О том, как много там

печаталось, как удачно все это распродавалось (причем не только в Москве, но по

всей стране), надо будет написать работку по русскому языку (компиляцию из В.О.

Ключевского и Ю.М. Лотмана). Интересно, ЧТО они печатали. Именно эти масоны (а

не Синод) перевели и издали «Беседы Святого Василия Великого на Шестоднев»,

«Беседы духовные преподобного отца нашего Макария Египетского», «Святого отца

нашего Григория Паламы беседы», «Иоанна Златоуста беседы избранные». Это

Новиков начал печатать наши древние летописи (10 томов под названием «Древняя

российская вифлиофика» – до второй половины 20-го века это была единственная

доступная публикация!), и он же издавал современных ему писателей. Возродилась

и журналистика Новикова, но стала уже сугубо масонской, что видно по названиям

журналов: «Утренний свет», «Вечерняя заря», «покоящийся трудолюбец».

Кроме

издательской деятельности, занимались они (вместо правительства) проблемами

народного образования. Именно этот кружок масонов (в который, кроме Шварца и

Новикова входили С.И. Гамалея, И.П. Тургенев, И.В. Лопухин и др.) додумался,

что просвещение без учителей не бывает и открыл (на свои деньги и пожертвования

других братьев-каменщиков) учительскую семинарию (пединститут). Студентов туда,

бывало, отправляли правящие архиереи, потому что заведение было солидное, с

отличной репутацией.

Дальше –

проблема переводчиков. На Западе накопилось много хорошей литературы, читать

которую в оригинале способны у нас были единицы. Следовательно, надо открыть

переводческую семинарию (иняз), чтобы талантливая молодежь, желающая послужить

просвещению отечества, могла бы изучить языки. Эту семинарию окончил в юности

Н.М. Карамзин и тут же получил очень толковое задание: создать журнал для

детского чтения, потому что привычку к чтению надо вырабатывать сызмала, а

читать взрослые книги детям и рано, и трудно (до этого тоже как-то никто тогда

не додумался, кроме компании масонов). И у него получилось, журнал такой

выходил. Когда мы будем говорить о том, что Карамзин старался выработать такой

литературный язык, который был бы доступен светским дамам, стоит вспомнить, что

он сначала искал язык, доступный детям (лично мне кажется, что это куда более

существенная стилистическая школа).

Масон был

директором (придумал и сумел создать) лучшего среднего учебного заведения в

России: Благородного пансиона при МГУ. Там дворянских недорослей учили и

благородному поведению, и дружбе, и любви к литературе и искусствам. Было при

ним и дружеское общество пробующих свои силы литераторов – из него вышел В.А.

Жуковский. С государства на это не брали ни копейки (разве что на пансион). А

вот когда в стране случился голод, масоны собрали деньги и стали кормить

голодающих – сколько смогли, куда добрались. В общем, очень полезные люди

оказались.

Некоторую

опаску могло вызвать разве что то, что печатали там и зарубежную литературу

(Мильтон «Потерянный рай» – классика), и западных пасторов и богословов. Да к

тому же розенкрейцеры могли хранить кое-какие очень таинственные знания масонов

и заниматься потихоньку алхимией…

До поры

Екатерина смотрела на их деятельность хоть и с раздражением, но с терпимостью.

Они ведь были все подчеркнуто набожны и законопослушны, с государством не

ссорились и Церковь чтили (для себя считая ее «церковью внешней»,

противопоставляя ее таинственной «церкви внутренней», личным стремлением ко

Христу). Однако сначала пугачевский бунт (1772 – 74) отвратил ее от

вольтерьянства, а потом Великая французская революция, напугав еще больше,

заставила ополчиться и на масонов (потому что никто тогда и не сомневался, что

идейно и организационно этот мятеж подготовили они).

В 1792 году

все учреждения масонов (пансион не в счет – у него отдельная история) были

закрыты. Новиков арестован и заключен в Шлиссельбургскую крепость, в одиночную

камеру, где он провел 4 года. Амнистировал его воцарившийся Павел I (который многое делал

просто наперекор матери) в 1796 году. Старый и больной Новиков вернулся в свою

(наследственную) подмосковную деревню. Крестьяне, узнавшие когда-то о его

аресте, провожали его слезами. И встречали слезами – радости. Молебен

благодарственный служили. Так ведь еще бы: он их спас от голодной смерти.

Больше никаких общественных дел Новиков уже не затевал, молился, размышлял над

глубокими богословскими вопросами. О том, что гонения Новиков никак не

заслужил, писали два его современника: московский митрополит Платон,

участвовавший в допросах, и Н.М. Карамзин, причем в ту эпоху, когда он сам уже

отошел от всех масонских дел (но, ввиду прошлого опыта, хорошо знал то, о чем

писал). «Новиков, как гражданин полезный своей деятельностью, заслуживал

общественную признательность; Новиков, как теософический мечтатель, по крайней

мере, не заслуживал темницы: он был жертвой подозрения извинительного, но

несправедливого». (Н.М. Карамзин Избранные статьи и письма. М., 1982. С.140). А

«фармазон» стало-таки расхожим ругательством…